Премия Рунета-2020
Россия
Москва
+5°
Boom metrics
Звезды11 июня 2019 8:50

Андрей Кончаловский: Я рад, что мы живем в стране, где политкорректность не зашкаливает

О том, что происходит в современном мире, театре и кинематографе режиссер рассказал в интервью корреспонденту ТАСС, выдержки из которого публикует «Комсомольская правда»
Наталья БАРИНОВА
Андрей Кончаловский заканчивает работу над одним фильмом и готовится к съемкам второго, а в «свободное» время пишет телероман про революцию

Андрей Кончаловский заканчивает работу над одним фильмом и готовится к съемкам второго, а в «свободное» время пишет телероман про революцию

Фото: Евгения ГУСЕВА

На сцене МХАТ имени Горького идут премьерные показы спектакля «Сцены из супружеской жизни» в постановке Андрея Кончаловского по сценарию шведского режиссера Ингмара Бергмана. Одновременно с этим режиссер заканчивает работу над одним фильмом и готовится к съемкам второго, а в «свободное» время пишет телероман про революцию. А еще Андрей Сергеевич задумывается, чтобы написать третью книгу мемуаров.

— Андрей Сергеевич, видела спектакль «Сцены из супружеской жизни», мне понравился. Насколько помню, премьера постановки состоялась летом 2018 года в Неаполе на Итальянском театральном фестивале. Если сравнивать реакцию итальянской и российской публики, где лучше принимали, на ваш взгляд?

— Это совсем разные публики. В Италии принимали хорошо, критика тоже хорошая. Но проблема в том, что итальянские зрители, к сожалению, вымирают. Иногда я думаю, что надежда на сохранение великого европейского театра тщетна. Еще Солженицын 15–20 лет назад в своей замечательной статье «Игра на струнах пустоты» писал, что Запад закатывается. О причинах рассуждать не будем. Но можно сказать, что на это влияет погоня за новизной, которую диктует рынок. Рынку надо продать. Чтобы продать надо новое, о котором все говорят. Самое простое — провокация и скандал! Продать легче то, что сопровождается скандалом. Этот процесс поисков продаваемой новизны, к сожалению, наблюдается и в художественной среде России. Она, на мой взгляд, одна из причин исчерпания культуры. Культура — это память. Последние десятилетия память человечества укорачивается, потому что есть интернет. Нет необходимости что-либо запоминать.

— Думаете, причина именно в интернете?

— <...>Безответственность, с которой интерпретируется любая классика, абсолютно свободная фантазия художника говорят об отсутствии культуры. Надменность по отношению к традициям нередко результат желания спровоцировать скандал, как тот писсуар, который Марсель Дюшан выставил на выставке в 1917 году. Кстати, Дюшан впоследствии писал другу: «Я швырнул им в лицо писсуар, и теперь они восхищаются его эстетическим совершенством». В этих словах столько же презрения к ангажированным критикам, сколько в известном выражений Дали: «Я богат потому, что мир полон кретинов». Нередко надменность творца есть результат банального невежества. Сегодня есть печальное понятие — «сделал для прикола». Невежество свободно. Ибо культура — это бремя!

Культура и память диктуют художнику его творческий выбор. Но сегодня зрители под массированной атакой критиков, диктующих моду, начинают терять ориентиры, терять критерии, что такое великий европейский театр. Я помню постановку оперы «Бал-маскарад» Верди, кажется, в Испании, где король читал газету, спустив штаны и сидя на унитазе... Разве это не признак того, что традиция и культура исчерпывают себя?

<...>

— Так, ну Запад закатывается, понятно. А Россия? У нас театр не умирает?

— Москва — это театральный рай. Во-первых, сама концентрация людей, несколько десятков миллионов потенциальных зрителей, мегаполис. Во-вторых, московский зритель по-прежнему ищет смыслы в театре. В Москве может идти одновременно пять постановок чеховского «Дяди Вани». Так что в этом смысле российский зритель — это плодотворнейшая среда.

<...>

— Андрей Сергеевич, а вы следили за критикой, которая вышла после вашего спектакля? Были восторженные статьи, а были очень жесткие.

— Знаешь, как сказал Тригорин: «Когда хвалят, приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе». Сегодня критика в большинстве состоит из рецензентов достаточно низкой культуры, и лишь немногие из них обладают пусть парадоксальной, но независимой точкой зрения. В этом смысле российская (и не только) критика очень политизирована. И есть водораздел между критиками, которые пытаются с уважением и непреднамеренно разобраться в том, что хотел сказать режиссер, и теми кто, так сказать, «партиен». Большинство критиков оценивают произведение творца по принципу «наш» — «не наш». «Нашего» нельзя ругать, «не нашего» — нельзя хвалить.

<...>

— И как считаете, Бергман бы одобрил вашу трактовку его сценария к фильму «Сцены из супружеской жизни»?

— Надеюсь, что да. <...> Бергман — не только великий режиссер, но и великий писатель. Его сценарии — это большая литература, они универсальны. Ему в «Сценах» удалось написать энциклопедию отношений мужчины и женщины. «Ромео и Джульетта», «Отелло», «Анна Каренина», «Сцены из супружеской жизни» — это все мифологемы отношения мужского и женского. Поэтому их можно транспонировать в другой мир. Что я и сделал и в Италии, и в Москве. В России я перенес эту историю в мир сегодняшних 40-летних, тех, кто застал перестройку, тех, кто слушал Пугачеву, Шевчука и Цоя. И это первый спектакль в моей практике, когда я видел мгновенную реакцию зрителей, которым эта тема оказалась близка. Мне рассказывали, как на «Сцены из супружеской жизни» приходили пары и в процессе спектакля то отдалялись друг от друга, то шептали: «Дома поговорим».

<...>

— Андрей Сергеевич, хотела у вас уточнить. Мне послышалось, или в первом акте герой Домогарова выругался? По смыслу он сказал: «Конец карьере».

— Он сказал: «Песец карьере...»

— Вы же знаете, что наш министр культуры категорически против мата на сцене?

— Я тоже против.

— Не опасаетесь санкций? Насколько оправдано, на ваш взгляд, использование пусть даже слов, аналогичных по звучанию? Вот Владимир Ростиславович считает, что мат на сцене допускают только те, кому не хватает выразительных средств...

— Согласен с министром. Он говорит о тенденции. Можно все, за исключением того, что нельзя. Я вынужден был пойти на то, чтобы «запикали» целую сцену в моем фильме «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Ну «запикали», да. Там сплошной мат был. Я его подглядел, и это был настоящий русский язык.

Когда матом ругается мужик на крыше, если он молоток уронил на ногу, это не выглядит искусственно. Но когда Хабенский или какой-то другой большой артист на сцене начинает шестиэтажным матом крыть — ты не думаешь, что это кусок жизни. У меня не было даже мыслей , что мой "песец" кого-то смутит.

— И вы готовы, если что, внести коррективы и убрать нецензурное слово?

— Если мне скажет Доронина: «Уберите», — конечно, я прислушаюсь. От меня не убудет. И от спектакля тоже. Хотя и Пушкин использовал нецензурную лексику. И Чехов использовал в переписках. На сцене нельзя было, цензура.

— Да, но это частная переписка, а публичное пространство — немного другое.

— Согласен! Для меня этот «песец» абсолютно не принципиален. Предположим, идет гениальный спектакль, а в середине матерное слово, и если оно останавливает чувственное восприятие спектакля, значит, надо его убирать. В принципе, грубые слова, которые используются не к месту, похожи на висящие на сцене гениталии. Когда человек снимает штаны на сцене — это, как замечательно сказала Ирина Антонова, безусловно, творчество. Но не искусство. Творчество беспомощное. Что поделать — провинция часто бывает невежественна. И если один из самых модных сегодня режиссеров Фабр хочет доставить зрителю удовольствие видом голого актера, лижущего задний проход другого голого актера (я не шучу — можете найти в интернете!), то подражание или желание переплюнуть смелость Фабра отдает провинциальным чувством неполноценности перед достижениями современного западного театра. Мне кажется, нарушать табу легче всего неуверенным и «свободным» художникам.

<…>

— Все-таки хочу спросить о фильме «Грех» про Микеланджело. Мы так долго его ждем.... Уже столько было инсайтов... То ходили слухи, что вы покажете фильм в 2018 году на фестивале в Венеции, то в 2019-м в Берлине...

— К Венеции фильм не был готов, к Берлину тоже. Посмотрим… А ты знаешь, что Берлин и Канны подписали меморандум?

— Ну, может быть, и знаю, пока не понимаю, о чем речь.

— Не знаешь, иначе бы уже кричала: «Знаю!!!» Берлин и Канны подписали меморандум о гендерном равноправии. Это значит, что количество режиссеров-мужчин, показывающих фильмы на фестивале, должно быть равно количеству женщин. Более абсурдное решение трудно себе представить! И это тоже говорит о закате Европы. Следующий этап — чтобы обязательно были представлены сексуальные меньшинства или люди с ограниченными возможностями?! И так далее! Есть статистика, и только слепой не видит, что мужчин-режиссеров в мире больше, чем женщин-режиссеров. Так же, как и дирижеров и тромбонистов. Это просто противоречит физиологии. Но говорить, что их должно быть равное количество на фестивалях... Сейчас уже пишут, что в Каннах было два фильма женщин-режиссеров, которые смотреть нельзя, это слабое любительское кино. Думаю, что скрытому отчаянию директоров фестивалей, которые теперь должны набирать фильмы мужчин и женщин в равной пропорции, просто нет предела. Честно говоря я рад, что мы живем в стране, где политкорректность пока не зашкаливает!

<...>

— Недавно перечитала ваши мемуары — «Низкие истины» и «Возвышающий обман», которые наделали много шума почти 20 лет назад. Нет мыслей написать мемуары уже из сегодняшнего дня?

— Мысли есть. Идет эволюция, новые размышления. Надо садиться за работу, но сейчас не до этого. В тех книгах были впечатления от почти десятилетней жизни в Америке, какие-то новые взгляды на жизнь. Сейчас очень многое изменилось. Конечно, надо бы написать. Но пока я могу что-то ставить в театре и кино — надо это делать. И хочу осуществить то, что кроме меня никто не сможет сделать.

— То есть вы делаете еще что-то?

— Хочу высказаться о революции. Порассуждать о роли Ленина, роли царя, эти фигуры имеют огромный смысл. Это все очень любопытно. Так что сейчас я пишу. Пишу телероман. Где будет царь, Ленин, Витте, Столыпин, всего 40 характеров. Пишу и не могу остановиться. Может, он и не выйдет потом нигде. Пишу его без всяких контрактов, это удовольствие, даже не так — это моя обязанность. Я просто должен это делать.

ИЗ ДОСЬЕ

Андрей Кончаловский родился 20 августа 1937 года в Москве. Советский, российский и американский режиссер и сценарист, общественный и политический деятель. Президент киноакадемии «Ника». Отмечен множеством наград различных фестивалей, среди которых две премии «Серебряный лев» Венецианского кинофестиваля (2014, 2016).

Полная версия интервью